Милан Кундера. Невыносимая легкость бытия
(пер. с чешского Н.Шульгиной).
Стыдно признаться, но этот роман я прочитал «по ошибке». То есть, помню смутно, что у Максудыча была рецензия на Кундера, а вот названия романов перепутал. Он писал о «Книге смеха и забвения«.
Не сказал бы, что в полном восторге от прочитанного. Экзистенциализм и глобальное виденье общемировых политических проблем. Действия романа происходят на фоне «пражской весны», русских танков и всеобщей, запредельной ненависти к оккупантам, но пинки розданы, на мой взгляд равномерно и справедливо. Досталось и американцам, и русским, и «слабым» чехам.
Но все-таки в этом романе превалирует тема человеческого бытия, его осмысленности, что, впрочем, видно из самого названия. Мятеж, его подавление, тотальное подслушивание, стукачи-сексоты — всего лишь декорации, призванные обострить чувства главных героев и до предела усложнить их быт. Что есть легкость и тяжесть бытия? Где грань между ними? Когда происходит инверсия этих состояний? И не является ли легкость тяжестью, а тяжесть легкостью?…
Хочу привести несколько занятных отрывков.
Определение «кича»:
«…Если еще до недавнего времени слово »говно« обозначалось в книгах отточием, происходило это не из нравственных соображений. Мы же не станем утверждать, что говно безнравственно! Несогласие с говном чисто метафизического свойства. Минуты выделения фекалий — каждодневное доказательство неприемлемости Создания. Одно из двух: или говно приемлемо (и тогда мы не запираемся в уборной!), или мы созданы неприемлемым способом.
Из этого следует, что эстетическим идеалом категорического согласия с бытием есть мир, в котором говно отвергнуто и все ведут себя так, словно его не существует вовсе. Этот эстетический идеал называется кич.
«Кич» — немецкое слово, которое родилось в середине сентиментального девятнадцатого столетия и распространилось затем во всех языках. Однако частое употребление стерло его первоначальный метафизический смысл: кич есть абсолютное отрицание говна в дословном и переносном смысле слова; кич исключает из своего поля зрения все, что в человеческом существовании по сути своей неприемлемо.«
И вот еще, несколько странный на мой взгляд, эротический эпизод:
«Она сказала грустно, без всякой враждебности, почти нежно:
— Твои волосы уже несколько месяцев невозможно пахнут. Пахнут срамным местом какой-то женщины. Я не хотела говорить тебе об этом. Но уже много ночей я дышу срамом твоей любовницы.
Как только она сказала это, у него тут же снова заболел желудок. Он пришел в отчаяние. Он же так тщательно моется! Он без конца трет себя губкой, все тело, руки, лицо, чтобы нигде не оставалось и следа чужого запаха. Он избегает пахучего мыла в чужих ванных, повсюду носит только свое, простое. А вот о волосах забыл! Нет, ему даже в голову не пришло подумать о волосах! И он вспомнил женщину, которая садится ему на лицо и хочет, чтобы он любил ее лицом и теменем.«
Я, конечно, тоже не мальчик и порнофильмы иногда смотрю, но представить, что женщину можно любить теменем — это выше моего скромного, юго-восточного воображения. Рассуждая логически, либо главный герой микроцефал (я бы сказал — наноцефал), либо эта таинственная любовница обладала каким-то сверхестественным лоном, в которое со свистом проходила голова взрослого мужчины.
В целом, если судить о послевкусии, то кроме запаха женского лона (уж слишком часто он упоминался в романе) и кичливого говна ничего вспомнить не могу.
Краткая аннотация: Особых откровений и удовольствия от прочтения не наблюдается
Язык изложения: 4.
Стоит ли читать: не знаю.
© Даздрабай Ирсенович, 2005